Я искренне считаю, что человечный и правильный образ учителя играет важнейшую роль в получении человеком школьного и любого образования. Хороший учитель, которого уважаешь, к которому тянешься как к человеку, на уроках которого тебе хочется быть и учиться. Далеко не все ребята к своим годам могли получить такой пример. Мне же, я верю, везёт на людей. С ранних лет я расту под чутким руководством старших, настоящих наставников. И особая ценность этих людей в том, что они дают мне знания не только по одной конкретной дисциплине, но учат меня жизни в комплексе и ведут меня из одного этапа жизни в другой. В среднем звене гимназии моим любимым учителем стала учительница английского языка, Валерия Владимировна Савинкова. Попала я к ней в предельно уязвимом положении: благодаря подготовительным курсам 80-й гимназии для будущих пятиклассников во мне чудесным образом пробудился интерес к английскому. И простая невнимательность педагога легко могла загубить на корню все мои начинания. Мне нравился предмет, но Москва не сразу строилась. Время шло, и Валерия Владимировна стала замечать мои стабильно улучшающиеся результаты. Замечу также, что хвалили меня многие. Таким образом, моя любовь к учёбе закреплялась именно отличными оценками и хорошим ко мне отношением. Так почему же для меня так важно рассказать всё это? Вот он ответ — Валерия Владимировна была другая. Она изменила моё привычное понимание значения процесса обучения. От неё первой я получила больше, чем поощрение за хорошо выполненные задания. Так, на моей памяти Валерия Владимировна — единственная в гимназии номер 80, кто в моей работе отметил не просто результат, но мои личностные качества и способности, мой труд, позволивший добиться успеха. Она разглядела мою суть и показала мне, дав почувствовать мою ценность. Она подарила мне крылья. Будь то русский язык, литература, обществознание, английский, немецкий или даже МХК (Мировая Художественная Культура) — если задание включало в себя творческий подход, а особенно написание текста, я готова была просидеть за ним бессчётное количество часов. Раз за разом я перечитывала и улучшала, кропотливо возделывая, подобно землепашцу, готовящему колыбель для семени. До тех самых пор, пока сама с собой не находила, что не могла бы сделать это лучше. И тогда я чувствовала сильнейшее удовлетворение и гордость за свой труд. В этом плане несомненно сказывались моя добросовестность и щепетильность. Монолог на английском языке был моим любимейшим заданием. Это была настоящая публичная речь, где я, по сути, делилась всем, что меня волновало. Никакие сочинения по русскому и литературе не давали такого простора и актуальности в теме, как письменные задания и устная речь на английском языке. Валерия Владимировна одна создала для меня эти условия. Только её уроки раскрывали меня в моём лучшем свете: как человека неглупого, как мыслителя и оратора. Английский был единственным предметом, сочетавшим в себе все прочие; предметом, изучая который, я узнавала море новой информации буквально обо всём на свете, а также формировала и училась аргументированно излагать свою позицию другим людям. И мой труд ни разу не был недооценён. Валерия Владимировна хвалила меня, ставила пятёрки и пятёрки с плюсом. Как-то раз она даже очень приятно отзывалась обо мне и лично благодарила мою маму. Мама также была тронута этим вниманием. Что до меня, только думая об уроке английского, я сразу расцветала — настолько хорошо меня не чувствовал никто. Доброе отношение, теплота и индивидуальный подход с приоритетным развитием сильных сторон в работе со мной принесли много плодов. Однако вся наша жизнь построена на контрасте. И зачастую именно противопоставление помогает ярче осознать свои предпочтения и ценности. Так, в середине восьмого класса Валерия Владимировна уволилась из гимназии по семейным обстоятельствам и передала нашу группу под руководство заведующей кафедрой английского языка. И здесь буду тоже честна: я восприимчивый человек и достаточно хорошо чувствую людей и их энергетику. То была строгая и авторитарная женщина. Главная по кафедре "англичанка" всем своим существом излучала какое-то раздражение. Класс просторный, но энергетика стояла гнетущая. Я постоянно ощущала невероятную тяжесть, словно мне повесили камень на сердце с того самого момента, как я переступила порог. Внутри меня бесконтрольно росла тревога, тело не слушалось, и я насильно заставила себя подойти ближе и сесть за парту. И первое впечатление о Тарановой: сухая, со старым лицом и колюче-скрипящим, будто пропадающим голосом, строгая и нетерпеливая. Забегая вперёд, могу сказать также, что по жизни не в духе. С самого начала любой опыт коммуникации с Тарановой, да банально сосуществования с ней в одном пространстве был для меня пропитан тревожными предзнаменованиями и чувствами. Помню, моя первая мысль была такова: "Она очень похожа на Машу Плохову." Маша была моей лучшей подругой больше года, однако, справедливости ради, наши отношения я не назвала бы настоящей дружбой. К слову, в психологии человека с идентичными схемами поведения называют перверзным нарциссистом. Из-за расстройства личности в глубине души такой человек чувствует себя ничтожным, испытывает отчаянную зависть и злобу. Отсутствие эмпатии не позволяет ему сопереживать, а иллюзия собственного величия не даёт воспринимать других людей как равных. Я во всю ощущала на себе последствия от этих нездоровых отношений, когда встретила нашу новую "англичанку". И я сразу поняла, что она из себя представляет, как человек. Я почувствовала это физически, я увидела это в её глазах. Честнее некуда — от моих мыслей и чувств в кабинете с ней мне было страшно до дрожи. Даже фамилии, их реальные фамилии — Плохова, плохая, Таранова, таран — говорят за себя. Какая тонкая сатира на их жизнь! Конечно, я бы предпочла ошибиться на счёт новой учительницы. Но так уж получилось, что мои внутренние, естественные сигналы-предупреждения не были беспочвенны. И моя глупость заключалась лишь в избегании, недоверии к интуитивной части себя ради кажущегося спокойствия. Я очень хорошо помню, как отреагировали на новую учительницу две мои одноклассницы. Они были в восторге и с радостным восхищением щебетали наперебой что-то в роде: "Она строгая женщина, но такая умная", "Я чувствую, что с ней мой английский станет ещё лучше", "Татьяна Владимировна не даст мне разлениться", "Она замечательная, её очень волнует наш уровень знаний". Такое ощущение, что это был конкурс, кто скажет больше похвалы в её честь. Я скромно соглашалась с тем, что она достаточно строгая, кивала, что наша группа с ней станет ещё сильнее. Но я не разделяла с ними их радости. В пылу речи Милания даже упомянула, что с Валерией Владимировной был не такой серьёзный уровень, что она была слишком мягкой... Да, Милания возвысила Таранову за счёт нашей любимой учительницы! Как мнение людей и их речи склонны меняться в зависимости от ситуации и их личной выгоды! А я уже знала, что отныне нам будет ой как непросто. Но сразу после первого урока я не нашла в наших отклика: как группа мы были разрозненны, вдобавок я не была близка с основной кучкой. Большинство, сколько я могла видеть со стороны, позволило Тарановой быть: "Поживём — увидим", — скорее всего решили ребята. И я одна из своих одногруппников проживала свои опасения на счёт нового преподавателя. И отныне подводные камни на уроках английского языка для меня не заканчивались лишь моими субъективными чувствами. В ближайшие занятия у Тарановой все мы усвоили её строгий стиль ведения предмета, начиная с объявленных ею требований, новых для нас. И те же девочки на своём опыте поняли, насколько ошибались со своими позитивными ожиданиями на счёт новой "англичанки". Милания также стала первой из наших, кого она успешно пробила своим неумолимым тараном. Наезды и придирки были в крови этой учительницы. Она не распекала нас, очевидно, лишь тогда, когда была уставшей, не имела сил и желания на лишние нарекания. Временами отвлекаясь от собственного дискомфорта и тревоги на настрой ребят вокруг меня, я постепенно стала замечать нашу общую нелюбовь и даже некое сплачение перед лицом этой "мегеры". Однако никто из нашего класса не натерпелся от Тарановой больше меня. Из всех я была избрана ею на роль кровавой жертвы. Теперь я пишу об этом два года спустя. Настолько сильный след с негативными последствиями оставила Таранова в моей душе и жизни. Её унижающее отношение ко мне трудно переоценить, на моей памяти она перешла границы разумного дальше всех прочих. Таранова ввела устные ответы стоя. К привычным монологам добавились диалоги или же чаще — интервью. Устные ответы "на сцене" перед Тарановой и всей группой были отдельным испытанием. В маленьком кабинете двое или небольшая группа отвечавших размещалась не у доски, рядом со столом учителя, а у двери, чтобы "хозяйке" всё было хорошо видно. Для меня это каждый раз было стрессом, как если бы я проходила собеседование или представляла отчёт, решавший, насколько хорошо я трудилась в последнее время. Очень хорошо помню одно интервью, в котором я была ведущей и моя подруга Даша Дедова — гостем передачи. Я очень волновалась, атмосфера при Тарановой, как и всегда, стояла гнетущая — мы ещё и отвечали последними. Она требовательно внимала нашему диалогу, и я чувствовала подвох, навязчиво тикающую бомбу. И неспроста. "Англичанка" не дослушала, прервала нас с Дашей на полуслове и сказала тоном, не предвещавшим ничего хорошего: "Кто из вас написал этот текст?" Я ответила, что я. Далее последовали слова Тарановой о том, что наш ответ полностью слизан из книги для учителя. Я действительно смотрела пример из ГДЗ (Готовых Домашних Заданий), однако, для меня это было привычным делом. Во-первых, я, конечно, пользовалась этим ресурсом, когда сама не могла разобраться. Но, кроме того, я всегда делала так с заданиями, что приходились мне по душе. Я хотела увидеть вариант развёрнутого ответа, предложенный там как качественный, и сопоставить его со своими идеями. И в заданиях по английскому я привычно пользовалась решениями из интернета, как источником информации вдобавок к учебнику, нашим обсуждениям на уроке, своим записям и мыслям. Объяснять Тарановой, да ещё и при ребятах весь мой режим выполнения домашних заданий — последнее, что мне хотелось делать в данной ситуации. К тому же, если бы она действительно хотела оценить проделанную работу трезво, она должна была принять во внимание целый ряд неумолимых фактов в пользу наших заслуг. То были: фирменное вступление, большой объём текста и связный порядок его мини-тем, наличие собственных вопросов и, вместе с тем, более полные ответы с тематической и ситуативной лексикой. Наш с Дашей диалог был, как говорится, "way better" — гораздо лучше того, который Таранова могла лицезреть у себя в ответах. И я знала всё это лучше кого бы то ни было. Я знала, что над текстом я проделала серьёзную работу, и назвать его плагиатом ни у кого язык не должен был повернуться. И мы выучили всё наизусть, мы соблюли все требования. Но это обвинительное сравнение всё же произошло, потому как кое-что было не так. Нашим учителем была Таранова, и она оценивала нашу с Дашей работу как мою, работу Даши Барабаш, которую она невзлюбила, очевидно, по личным мотивам. Моё сердце ускоренно билось, виски пульсировали и голова раскалывалась от досады на эту вопиющую несправедливость. Мне уже ничего не нужно: плевать на потраченное время и силы, да и на заслуженную оценку "отлично". Ведь всё и так предельно ясно. Что бы я ей сейчас ни сказала, она уже собралась ставить мне тройку — и в любом случае поставит. У меня выступили слёзы. Таранова ещё пыталась чего-то от меня добиться. Я не хотела отвечать ей, ведь это значило бы, что я принимаю эту игру по её правилам, где стала проигравшей заведомо и без возможности отыграться. Я не хотела с ней играть в кошки-мышки — неинтересно. Всё плыло перед глазами, и все смотрели на меня. Я развернулась и вышла из класса ровно со звонком. Мне было очень сложно успокоиться и дышать ровно. Все пошли на следующий урок, Даша пришла в туалет и сказала, что Таранова ждёт меня в кабинете, хочет поговорить. Мол, я такая-сякая, ушла с урока без разрешения учителя. Я вздохнула. Таранова продолжала вести себя как противный, капризный ребёнок, которому вечно всего мало, который обижается, если вдруг обнаружится, что у других тоже есть свои чувства и желания, что никто не обязан плясать под его дуду. И это-то человек возраста 50+..., лучший учитель английского языка в гимназии номер 80, входящей в топ-25 школ России. На следующем уроке после инцидента Таранова сказала, что это недопустимо. Никаких слёз, истерик и вообще любых проявлений эмоций в её кабинете. Однако без «англичанки» ребята высказались в мою пользу, даже нашей классной подтвердили, как всё было, что «она довела Дашу до слёз». Потом я ещё пыталась как-то продолжать учиться, вообще говоря — жить нормально, как прежде. Но у меня перестало получаться окончательно. Вечная тревожность, впечатлительность, плаксивость, болезненность и уязвимость. То был первый раз, когда я так позорно расплакалась на уроке перед всеми. И этот эпизод оставил в моей памяти неизгладимый след, заклеймил меня некудышной слабачкой и жертвой. И я прилежно выучила, что такое беспомощность. Как спусковой крючок тот эпизод запустил неисправимый отсчёт до моего конечного падения на самое днище. Когда я попыталась рассказать маме о сложностях с новой учительницей английского, мама ответила, что я сама виновата. Если она ко мне неблагосклонна, значит, на то есть причины, значит, это я себя веду неправильно и, скорее всего, смотрю на неё свысока. "Люди чувствуют твой характер, ты не уважаешь старших", так что ничего удивительного. А ведь я ждала совсем другого. Но, вместо того, чтобы заступиться за меня или хотя бы попытаться разобраться в ситуации, мама встала на сторону моего агрессора. Тогда как в помощи нуждалась я, её единственная и любимая дочь. И тогда я поняла, что никто мне не поможет. Я сама должна справиться с этой кровожадной "бестией". И я справлялась, как могла. Снова делилась переживаниями с мамой. Мы даже попытались договориться о переводе меня в группу к Марине Владимировне Таушкановой, нашей классной руководительнице, тоже "англичанке". Но та отказала, говоря, что таким макаром вся группа Татьяны Владимировны захочет перейти следом, что невозможно. Кабинеты маленькие, лишнего места нет, а главное — таков порядок, ничего не поделаешь, надо соответствовать. Стоит поговорить с учителем и всё уладить. Когда Марина Владимировна на перемене заходила в кабинет Тарановой, я видела, насколько тепло и даже трепетно она относится к главной по кафедре. И нежное отношение нашей МВ к "англичанке" мы с мамой расценили как возможное ученическое к старшему учителю. Марина Владимировна хорошо ладила с Татьяной Владимировной и говорила о ней с почтением, но я знала, что из них двоих одна наша классная действительно порядочный человек. Я пробовала выйти с Тарановой на разговор, но всё заканчивалось её уходом от диалога. Она или своеобразно юморила-отшучивалась, или пропускала мимо ушей, или отбривала чем-то несуразным. Ей было некомфортно говорить со мной. И меня злило, что у неё было право уйти от ответа, игнорировать и вообще вести себя, как угодно, а я только и могла, что принять подобное, как данность. Подстраиваясь и стараясь, я всегда получала негатив в свой адрес. И мне это быстро надоело, я потеряла всякий смысл пытаться что-либо делать. И заканчивалось всё тем, что заведующая кафедрой английского безнаказанно занижала мне оценки, отчитывала, придиралась... Когда же я в уважительной форме призывала её к ответу, напрямую спрашивала, что не так и как мне это исправить, — она могла уйти, по-прежнему не замаравшись и не тратя на меня свою энергию и время. Разве я могла учиться только для себя? Мои знания теперь не имели ничего общего с табелем успеваемости. Школьные оценки — сам этот принцип предполагает важность мнения со стороны, реакции учителя. От Тарановой я не получала ничего хорошего. Я ни в каком виде не могла быть рядом, я не могла дышать. И как-то я подумала: уж лучше не тратить сил и не питать ожиданий, чем делать и не иметь результата. Если плохое, то пусть уж заслуженно. Моя мама так и не появилась в школе, не поговорила с Тарановой. Ведь после вмешательства Марины Владимировны мне стало "полегче". На экзамене по английскому в конце года мне попалась тема, о которой я волновалась больше всех, "Странная погода". Всё сложилось так, что из своей тройки я отвечала последней, и "тянула" также единственный оставшийся билет. У меня изначально не было выбора. Непростая для меня тема с физическими явлениями и фактами, где сложно всё припомнить. А от шанса на "пять" я отказалась в процессе, осознанно. Ведь я решила во что бы то ни стало произносить слово "weird" (странный) неизменно как "вэрд". Дело в том, что я допустила большую ошибку, не разъяснив себе правильное произношение с помощью онлайн-словаря заранее. И мучительные минуты до сдачи я терзалась, как произносить это слово. Конечно же, тщетно. Оно в названии темы, так что я должна упомянуть его как минимум пару-тройку раз... В общем, моё внутреннее ощущение заблаговременно говорило мне готовиться к худшему — к тройке. Рассказывала я, конечно, не очень уверенно, путалась. Слушали меня два учителя. Первая — Мария Викторовна, строгая, но приятная, она вела нашу группу при подготовке к поступлению в среднее звено гимназии. Второй была Таранова. Я старалась не смотреть на неё, пока говорила. И, сколько я могла видеть, она тоже предпочитала по меньшей мере не сталкиваться со мной взглядом. Итак, в конце моего монолога Мария Викторовна деликатно спросила, как называется тема билета. Я стойко ответила, что "Вэрд вэзер". Тогда она попросила меня ещё раз сказать, как звучит слово "странный". И я снова отвечала непреклонное "вэрд". Мария Викторовна подытожила, что каждый раз, используя это слово, я произносила его неправильно. Теперь это звучит более, чем смешно. Я не посмотрела в словаре, не послушала звучание, да и вообще — не поняла, как прочитать сочетание "ei", что выходит "виард" и ни коим образом "вэрд". Как бы ни было это нелепо и горько, но факт остаётся фактом — я действительно зациклилась на неверном произношении. Мелкая мушка стала слоном-тяжеловесом, и я сама имела к этому главнейшее отношение. Тогда я просто расплакалась. Это произошло снова, второй раз при Тарановой. И я готова поклясться, что она заулыбалась. Когда я жалко пыталась говорить сквозь слёзы, а затем, выходя из кабинета, с огромным усилием смогла выдавить вместо прощания с экзаменаторами "спасибо", Таранова перешла в буквально замечательное расположение духа, даже от души рассмеялась. Напряжённая и сдавленная всё время, что я была рядом, она расцвела и обрадовалась, когда я закончила унизительными слезами. Я приходила в себя, как всегда, в туалете. Как раз когда я вышла из укромного местечка рядом с кабинками, в туалет зашла Мария Викторовна с тряпкой. Мне тоже нужна была раковина. Заплаканная, рядом с учительницей я чувствовала себя некомфортно. Хорошая "англичанка" обратилась ко мне: "Даша, это что такое? взяла и расплакалась. Из-за четвёрки?" И я отвечала ей что-то вроде: "Сама не знаю, не могу остановиться". Я хотела, но просто не могла ей сказать, меня душили слёзы. Сказать, что я лишь повторяла слово так, как нам его озвучивала наша учительница. Таранова, не прощавшая чужих ошибок, сама имела неправильное произношение в некоторых словах. И всё же я поговорила с классной. Марина Владимировна с улыбкой отвечала мне, мол, какое такое "вэрд", конечно же "виард". "Неужели ты не могла посмотреть в словаре?" "И всё равно этой ошибки недостаточно, значит, были и другие основания для четвёрки". У меня пропало всякое желание учиться: угасли и интерес, и мотивация. Я перестала понимать, что происходит. Процесс погружал или в скуку, или в муки, а результата и вовсе не было. Привычный успех сочился в какую-то бездонную пропасть сквозь дырявое решето. С первого же сентября в девятом классе мне было очень сложно находиться в школе. Я быстро уставала, раз за разом впадала в истерики и пыталась выкарабкаться, но, как муха, застрявшая в паутине, неизменно возвращалась к упадку сил и обесцениванию. Я ушла в себя; мои подруги не знали, что со мной творилось; и я была очень одинока. Эмоциональное дно пробило физическое, и я стала много болеть, у меня месяцами не было голоса. Перестала ходить в школу. Я осознала, что в моей жизни больше нет смысла, мой мир действительно рухнул. Ранее важные для меня ценности, что вели меня по жизни, ни много ни мало, последние десять лет, больше ничего не значили. И конечный результат моих стараний оказался беспощаден. Так, за школьные годы я незаметно потеряла себя, свою индивидуальность, личные границы и право голоса, а что ещё важнее — самоуважение. Временами я оправдывала все невзгоды, говорила, что заслуживаю свои напасти и винила себя во всём. Потому что никто не говорил мне обратного слишком долго, и я инстинктивно понимала: "Лучше самой опустить себя, чем с позором быть опущенной другими". Я перестала понимать, что во мне есть хорошего, и мне казалось, что всё в прошлом, теперь от той светлой стороны меня не осталось ничего. Меня вытурили из 80-й гимназии. Никому дела не было до того, как хорошая девочка, отличница и олимпиадница, докатилась до жизни такой. Использовали по максимуму и бросили за ненадобностью. А что, сколько ещё таких прилежных и талантливых учениц с комплексом отличницы и заниженной самооценкой, всеми силами добивающихся признания? Да много, их большинство. Расходный материал имеется — они его в топку — и выезжают на этом, с каждым новым свершением повышая ставки. Один ушёл — придёт другой, нет проблем, система же работает, она безотказна. Больше полугода занял процесс моего выхода из психически тяжёлого состояния. Я много самокопалась и наконец вернулась к истокам. Я всегда жила в двух мирах: реальном и мире фантазий, перенося опыт из одного в другой, прорабатывая и разбираясь со своими проблемами и желаниями в выдуманных историях. Я ощущала и подмечала, затем оформляла свои мысли в виде текста. Я хотела стать писателем! Писала и стихи, и прозу, а в школе мне больше всего нравились творческие задания. Я наконец прозрела. Мне пятнадцать, и я с семи лет говорила себе, что в двенадцать выпущу свою первую книгу. Затем срок отодвигался на четырнадцать... Так почему бы не начать прямо сейчас?! Я села за свои оригинальные задумки и стала писать черновики для моей будущей книги. Я нашла себя. В завершение мне хотелось бы сказать: не бывает безвыходных ситуаций, бывает боль, терпеть которую нельзя. И это выбор каждого: что делать с этим и как поступать. Уйти или остаться, биться или сдаться. В переходном возрасте для юного человека особенно важна фигура взрослого, на нём лежит ответственность не только за себя, но и за ребёнка. Родители ответственны за своё чадо, учителя за учеников, любой взрослый — за ребёнка. Видя трудности младшего, старший не имеет права отвернуться или пройти мимо. Но многие взрослые люди так и несут за собой по жизни груз неразрешённых проблем, боли и травм. Многие "взрослые" на самом деле так и не повзрослели, остались в том же детском восприятии себя и мира. Они не могут справиться с собой — о помощи младшему не идёт и речи. Однако учитель должен быть больше, чем хорошим человеком и взрослым, он должен любить детей и быть обучен тому, как правильно с ними обращаться. Ведь задача учителя — давать молодым людям знания, ни много ни мало, учить их жизни. И как старшее поколение намерено вырастить себе достойную смену, если само не умеет жить, быть успешными и счастливыми? Дети, выросшие в кругу "проблемных" взрослых — травмированные люди будущего. Только от нас самих зависит наше отношение к негативному опыту и наш выбор. Можно всю свою жизнь идти с обидой на тех людей из нашего детства, а можно попытаться отпустить всё тяготящее и, главное, своими усилиями строить мир, в котором хочется жить. И, пока человек жив, у него всегда есть возможность наладить свою жизнь. Одно осознание своих подавленных чувств и эмоций уже имеет большое значение в решении проблемы. Каждый путь начинается с первого шага.
